Человек, который не жил для себя
Воспоминания об архимандрите Вадиме (Малиновском)
Троицкий собор Александро-Невской Лавры. Горят люстры. Много людей. Тихо. Только потрескивают свечи на подсвечниках. Кажется, что даже слышно как горят лампады у древних и чтимых икон. Я спешу на отпевание. Сегодня провожают в “путь всея земли” моего давнего и близкого друга отца архимандрита Вадима.
Быстро захожу в собор. Облачаюсь в белые одежды. Попутно ворчу на иподьяконов, которые облачают, как мне кажется, очень медленно. Выхожу на середину собора, где стоит обитый белой крестчатой парчой гроб с усопшим… но его там нет. Я поворачиваюсь к западным дверям собора — он стоит в дверях в длинной белой рубахе, как перед постригом. Тени болезни нет на его лице. Он улыбается, но чувствуется, что очень устал — на рубашке влажные пятна от пота.
— Господи! Как я рад, что вижу тебя живым! Ты ведь не мог умереть в сорок с небольшим лет!..
— А я и не умер.
— Подожи. Я сейчас принесу тебе свою свежую рубашку, переоденься.
— Нет, спасибо, не нужно. Мне уже некогда. Я очень спешу. Прошу тебя, иди, помолись обо мне….
И ничего больше не сказал, только поклонился и стал, истово осеняя себя крестным знамением, целовать иконы и удаляться…”
Я проснулся. В Нью-Йорке было без четверти четыре утра. Я надел подрясник и спустился в Собор, приготовил кадило, одел епитрахиль и стал служить Великую панихиду о новопреставленном архимандрите Вадиме (Малиновском). Отслужив ее с необычайной легкостью, зашел в свой рабочий кабинет и набрал знакомый телефонный номер города Ярцево Смоленской области. Трубку снял второй священник храма, отец Василий:
— Мы только что предали отца Вадима земле…
Мне трудно писать об отце Вадиме. Мы были знакомы, я осмелюсь сказать, были близкими по духу людьми почти двадцать лет… Я видел как он жил и учился в Ленинградской семинарии, как потом получил один из самых сложных приходов Смоленской епархии Николо-Яровню, как потом начинал созидать приход в Ярцево. Я везде бывал у него. Но как бы ему сложно не было — он никогда не роптал. Просто трудился на том месте, куда его поставил Господь и архиерей.
Посещая отца Вадима, я частенько, по-братски, ругал его за то, что он пренебрегает самыми элементарными и необходимыми удобствами жизни.
На что он просто отмалчивался, или улыбался, или в шутку просил показать, как нужно жить на моем жизненном примере. Мне казалось, что он отдавал всего себя другим, а люди не отвечали ему тою же мерою.
До сих пор я с ужасом вспоминаю, как однажды, приехав в Ярцево (церковь тогда находилась еще в молитвенном доме) я нашел его совершенно больным, простуженным. Он лежал на разложенном диване, обвязанный пуховым платком, покрытый стеганым одеялом в своей “квартирке”, пристроенной к молитвенному дому. Этой “квартиркой” была неотапливаемая пристройка к дому в один кирпич, общей площадью метров десять или двенадцать, в которой могли поместиться диван, шкаф и небольшой стол. Все что могло греть – это масляный радиатор, который не столько грел, сколько разводил сырость. Очень хорошо помню, что один угол комнаты был покрыт плесенью. А отец Вадим лежит, улыбается в ответ на мое возмущение, и в оправдание себе говорит:
— Я ведь молочко кипяченое горячее пью с маслом. Уже легче становится.
И начинает мне рассказывать о том, как развивается приход.
Через несколько лет он позволил купить старый дом, который еле отремонтировали. И что Вы думаете, он сделал это для себя?! Нет, просто возникла необходимость восстанавливать Петропавловскую церковь, а дом был рядом. Значит, работать будет удобнее.
Все, абсолютно все, что он делал — было сопряжено с его служением Церкви Божией. И лишь кое-чем он иногда позволял себе пользоваться.
Он считал роскошью купить машину, потому, что “еще храм не отреставрирован” и ездил по делам и на требы на чем придется, а иногда и ходил пешком. Он считал возможным жить в старом доме с самыми примитивными рамами, которые можно было только вынуть, для того чтобы проветрить дом:
— Ну, вот еще, рамы менять! В храме еще поставить не успели, а уже в доме менять.
Он не позволял себе купить новую рубашку, пальто или что-то из обуви, считая, что ему всего достаточно. Но при этом мог отдать последнее на строительство, или жертву на монастырь, или помочь нуждающемуся…
Единственное, в чем он никогда не отказывал себе это в рясе, подряснике и облачении. И то, только потому, что это было необходимо для службы.
Он никогда не считался со своим здоровьем. Мог в любую погоду, при любом самочувствии идти причащать, или пойти на погребение. Часто с температурой, надев на себя неимоверное количество теплых свитеров и шерстяных кофт пойти служить в нетопленый храм.
Служение Богу и служение людям были для него всем. На себя ничего не оставалось. И времени на поддержку здоровья тоже. Так было до той поры, когда однажды во время простуды, закашлявшись, горлом не пошла кровь…
Пишу сейчас эти строки и задаю себе вопрос: “Для чего нужно все это воскрешать в памяти?” Может быть для того, чтобы его жизнь и его опыт полной самоотдачи делу Божию стали примером для новой плеяды священнослужителей, которые зачастую и представления не имеют, что можно так жить и так служить? Или для того, чтобы упрекнуть себя в том, что что-то не сделано для него?.. А может быть, чтобы убедить – вот так надо жить… Не знаю. Вероятнее всего — просто для того, чтобы рассказать об одной из замечательных сторон жизни, доброго, хорошего, честного и искреннего священника Русской Православной Церкви. Простого приходского пастыря, который исполнял завет Божий не жить для себя, и делал это так — как это было свойственно только ему.
Епископ Зарайский Меркурий, Управляющий Патриаршими приходами в США
